Владимир Крутов: Гениальность простоты (К 65-летию со дня рождения)

Гениальность Владимира Крутова не вызывает сомнений. Несмотря на не самый удачный завершающий этап карьеры и дискуссии о звании «лучшего левого крайнего нападающего в истории отечественного хоккея», его место среди великих неоспоримо. Было много выдающихся крайних форвардов, каждый уникален. Например, Анатолий Фирсов, на которого юный Вова Крутов смотрел с восхищением, или Валерий Харламов, почувствовавший в Крутове родственную душу и успевший подарить ему свою дружбу. Владимир же совершенно равнодушно относился к любым рангам и сравнениям с игроками других эпох, считая это пустым занятием. Это не значит, что он не знал себе цену. Просто скептическое отношение к своему условно высокому месту среди великих определялось скромностью, которая, пожалуй, была главной чертой его характера.

У Крутова не было безупречной логики Ларионова, изящества техники Макарова, уверенности победителя Фетисова или сокрушительной мощи Касатонова. Но его «рабоче-крестьянская сметка», голевое чутьё, неукротимость и бесстрашие делали его абсолютно незаменимым элементом почти идеального механизма великой пятёрки. Их игра часто наводила если не ужас, то уж точно панику на соперников, а зрителей неизменно завораживала.

Конечно, говоря о Крутове, сразу вспоминаешь знаменитую тройку и всю пятёрку – возможно, лучшую в истории мирового хоккея, и уж точно самую известную благодаря долголетию и стабильно высокому уровню игры. Но Владимир блистал и до её формирования: на юниорском и молодёжном уровне, в сборной и ЦСКА с разными партнёрами. С Ларионовым они нашли общий язык ещё в юниорской сборной, с Касатоновым лидировали в молодёжной команде, а весной 1981 года на чемпионате мира феерили с Макаровым под руководством опытного Владимира Петрова. То есть Крутов был вполне самодостаточным игроком до эпохи «великой пятёрки». Однако такой системный тренер, как Виктор Тихонов, мыслил категориями звеньев и сочетаний, а не гениальных одиночек.

Владимир вырос в простой рабочей семье: отец – фрезеровщик, мать – повар. Встал на коньки в четыре года, а в хоккейную секцию «Метеора» пошёл за старшим братом. Уже с десяти лет играл с ребятами на два-три года старше. Тренер Владилен Голубев направил его в школу ЦСКА, где его обучением занимались Валерий Стельмахов и Юрий Чебарин. К середине 70-х в ЦСКА уже понимали, что растёт будущая звезда.

На юниорский чемпионат Европы 1978 года он поехал, сыграв всего один матч за основу ЦСКА, но в Финляндии сразу заявил о себе как лучший бомбардир. Сборная тогда заняла второе место, но на молодёжном чемпионате мира в Швеции команда Виталия Давыдова взяла золото. Этот турнир также стал триумфом Крутова – лучшего бомбардира и нападающего. Хотя приз самому ценному игроку официально не вручали, было очевидно, кто им является. В 19 лет Крутов завершил молодёжную карьеру блестящим выступлением на чемпионате мира в Хельсинки, где победу сборной Юрия Морозова во многом обеспечила его связка с Ларионовым. Они результативно сыграли против чехословаков, а в решающем матче со шведами Крутов сначала сравнял счёт, а затем забил победный гол. Он набрал 11 очков, как и Яри Курри, но забил больше (7 против 4). Месяц спустя Владимир мог стать звездой Олимпиады в Лейк-Плэсиде. Его звено с Александром Мальцевым и Юрием Лебедевым выглядело отлично, вытащив тяжёлый матч с финнами (гол Крутова при счёте 1:2 и передача на победный гол Мальцева). Но Виктор Тихонов больше доверял лидерам, а у них в решающей игре не пошло. Той самой игре, что вошла в историю как американское «чудо на льду».

После «чуда в Лейк-Плэсиде» Крутов провёл 11 матчей за сборную в одном звене с Михайловым и Харламовым. На Призе «Известий» пробовались разные сочетания, в том числе с Макаровым и Жлуктовым. Перед чемпионатом мира 1981 года место центра занял Владимир Петров, красиво завершавший карьеру.

Казалось, сама жизнь подсказывала Тихонову, как собрать решающий пазл. Последним в ЦСКА появился Ларионов. Осенью 1981 года на Кубке европейских чемпионов они с Макаровым и Крутовым обрели новое качество, что ярко подтвердилось на знаменитом Кубке Канады 1981 года с фантастическим счётом 8:1 в финале против хозяев. Пятый гол забил Крутов (после гола Ларионова и хет-трика Шепелева), и именно этот момент, где в меньшинстве Крутов убирает Ги Ляфлёра на замахе, стал самым эффектным в клипе на церемонии включения в Зал славы ИИХФ в 2010 году. Сам Владимир Евгеньевич, конечно, не стал упоминать этот шедевр – он вообще предпочёл промолчать на том торжественном мероприятии, считая, что «тут говорить нечего».

Владимир Евгеньевич не любил бурно праздновать голы. В одном из редких интервью он сказал что-то вроде: «А что, слесарь, выточив деталь, тоже должен рвать спецовку от радости?» Раскрутить Крутова на откровения или истории «из прошлого» было почти невозможно – он не любил публичность, а уж тем более самопиар. Его и в Зал славы ИИХФ ввели последним из пятёрки, но он никогда бы не посетовал на это – просто это был бы не Крутов. Он всегда был предельно естественным во всех своих проявлениях. Партнёры это понимали и ценили. У каждого в той великой пятёрке был свой характер, случались разногласия, но «Крут» с его простодушием, честностью, самоотдачей и не показной скромностью всегда оставался «Вовой», в какой-то степени объединяющим центром их товарищества. Коренной москвич, он был в этой незаурядной компании великим молчуном и, в самом лучшем смысле, классическим провинциалом по духу. Искренние болельщики тех лет нутром чувствовали в Крутове родственную натуру: ловок в деле, верен в дружбе, слов на ветер не бросает – с таким хоть в разведку.

Великий Николай Георгиевич Пучков говорил про своё поколение «мы были простые, но не простенькие». Это в полной мере относится и к Харламову, и к Крутову. Владимир корил себя за то, что полетел на Кубок Канады 1981 вместо Харламова, так как слишком рано восстановился после сотрясения. Но это напрасно – его вины в случившемся не было. Решала не он, решала судьба.

Анатолий Тарасов считал Крутова сильнейшим форвардом нашего хоккея. Он описывал его игру как сочетание «напора и изящества», «рациональности и выдумки» – казалось бы, несовместимых качеств, составлявших секрет его таланта. Тарасов также особо отмечал затаённую печаль в глазах Владимира.

Того, что Владимиру Крутову с лихвой хватало на льду, часто недоставало в жизни. Его партнёры, разбросанные «катаклизмом 90-х», с разным успехом находили в себе силы меняться и приспосабливаться к новым реалиям. Крутов не хотел, да, наверное, и не мог измениться. Его цельная натура вступила в противоречие с действительностью. Не случайно его игровая карьера пошла на спад одновременно с распадом страны.

В «Ванкувер Кэнакс» осенью 1989 года он приехал абсолютно растренированным после долгого увольнения из армии и вынужденного простоя. От него ждали игры на прежнем уровне и принятия новых условий. Но великий Крутов, казалось бы, идеально подходящий для НХЛ, органически не мог слепо следовать новому укладу. Душой он оставался дома – в своей стране, в своей команде, со своими партнёрами. Брайан Бёрк в мемуарах назвал Крутова «деревенщиной» («колхозником» в русском переводе). Но «колхозный хоккей» по Тарасову – это коллективный, а не примитивный хоккей. Тот факт, что Крутов не оправдал ожиданий в «Ванкувере» (статистика действительно не соответствовала его уровню), не только его вина. В Канаде для него всё было чужим – быт, язык, сама игра, необходимость тащить среднюю команду. Да, Ларионов адаптировался быстрее и лучше, но они были разными, и не могли реагировать одинаково. Руководство «Ванкувера», разрывая контракт, цеплялось за лишний вес, не учитывая ни особенностей его телосложения (он всегда был «Винни-Пухом» по меткому сравнению Александра Нилина), ни, главное, его менталитета. Игровые проблемы шли от нежелания приспосабливаться или даже «ломать себя», что совершенно не в духе Крутова. Упрекать его в недостатке амбиций или пробивной силы – всё равно что упрекать птицу в неумении ползать. Он не смог по-настоящему вписаться в новые времена. Это чувствовалось, хоть и в меньшей степени, в Швейцарии и Швеции. Однако эти сезоны нельзя назвать потерянными: он много забивал и отдавал, а главное – увидел мир.

Казалось, его лицо сплошь состояло из шрамов. На сердце их, наверное, было не меньше. Но знали о них лишь немногие – жена Нина и самые близкие. На физические отметины можно было не обращать внимания. А те, что на сердце, свели Владимира Евгеньевича в могилу в 52 года. Вероятно, даже с проблемами со здоровьем он прожил бы дольше, если бы чувствовал себя востребованным. Работа была, игры за «Легенд хоккея», круг общения, семейный покой – всё это было. Но…

В последний год, как отмечали хорошо знавшие его люди, взгляд Крутова был особенно печальным. Или, возможно, им просто так казалось.